Грехопадение Мэй - читать порно рассказ онлайн бесплатно

руками:

— Она дьявол… дьявол… или ангел? А я?… — выл он в ладони, покачиваясь на стуле.
Что-то толкнуло Мэй, и она шагнула вперед.
— Привет, — сказала она, чувствуя, как проваливается в ледяную прорубь.
Художник дернулся и подскочил, глядя на Мэй.
— Ооо… ааа… — ухмыльнулся он, но вдруг прищурился, вгляделся в Мэй и крикнул: — Ты кто?!

— Я… ты заказывал, — сказала Мэй, будто оправдываясь.

— Ааа… ну да. Да. Самое смешное, что… а ты знаешь, ты даже немного похожа на нее. На нее, — художник ткнул пальцем в магнитофон. — Тебе никто не говорил?

— На кого?

— На Мэй. На крошку Мэй с гитарой. Ты красивая, черт!

— Говорили. И что?

— Нравится она тебе?

— Не знаю. Может быть…
Мэй прошла вглубь комнаты, бессознательно виляя бедрами, как львица. Лампа осветила ее ладную фигуру, очертив тени под грудями и выпуклый рельеф голой письки, который так понравился водителю. Нагота влила звериную чувственность в ее пластику, и художник ухмыльнулся, закусив губу.
— Что значит «может быть»? — спросил он, клацнул кнопками — и снова раздались переборы гитары, и бархатный голос запел «I аm сhild оf flоwеrs, I аm кid оf sun…» Мэй непроизвольно сморщилась: в этот лейбл проскочила ошибка в тексте, которую не заметил никто, кроме нее.
— Ты чего морщишься? А? — вдруг крикнул художник, сверкнув глазами, — и, прежде чем Мэй успела что-то понять, схватил банку с краской и швырнул в нее.
Мэй с визгом отскочила, — а банка, перевернувшись в воздухе, обдала ее бирюзовым потоком, залившим ей всю голову, лицо и грудь, и шлепнулась на пол.
Мэй задохнулась от бешенства и холодной жижи, обжегшей тело. — Ты… ты… — хрипела она, растирая по лицу и по волосам бирюзовое месиво. — Ах ты псих! Пьянь патлатая! — и выкрашенная Мэй прыгнула вперед, схватила первую попавшуюся банку и окатила художника, который пытался прикрыться рукой. Тот сразу сделался салатовым, как газон. — Ага! Ага! Получай! — Мэй схватила новую банку — и закашлялась: в лицо ей ударил желтый поток, залепив глаза.
— Убью! Убью! — хрипела она, плюясь и смазывая краску с век. Пока она терла лицо, на ней осели два новых потока: малиновый и зеленый. Художник хохотал, вооружаясь новыми банками. — Шизоид! Уголовник! Вот тебе! Вот! Вот!… — Мэй нахватала пластиковых флаконов и поливала художника длинными струями, стараясь попасть ему в рот. Художник отбивался, плескаясь в Мэй большими цветными плюхами, от которых Мэй поначалу уворачивалась, но потом стала незаметно подставляться, распробовав веселый ужас этого безумия.
Вскоре образовались два лагеря и линия фронта: художник и Мэй, обставленные банками, прыгали, как мультяшные чудища, обливались краской и хохотали, как психи. В воздухе мелькали струи, яркие, как радуга, оседая на телах, на волосах, на полу, на мебели и на всем и вся; тонкое, округлое тело Мэй двигалось стремительно, как цветной ураган, и торчащие соски, один зеленый, другой оранжевый, буравили воздух боевыми пиками. Волосы ее, слипшиеся в сплошной многоцветный нимб, мотались в воздухе, разбрызгивая пестрые фонтаны. Густая краска облепила ее до ушей и ручьями стекала по телу.
Бойцы визжали, хрипели, отчаянно обзывались и хохотали — чем дальше, тем громче и надрывней, пока наконец не повалились на пол, подвывая от смеха и изнеможения. Оружие кончилось, и они какое-то время швырялись всем, что попадало под руку, пока не обмякли и не вытянулись по полу усталыми тряпками, вымокшими в краске.
В голове и в теле гудел цветной гул. Мэй будто родилась заново. Она лежала в веселой луже красок и улыбалась во весь разноцветный рот. — Аааоооуу… Ты уголовник, — стонала она. — Я сдам тебя копам…

— Ты! Ты не любишь крошку Мэй? Как можно так? — донеслось из-за линии фронта.

— Да люблю я ее, люблю! Доволен?

— Ты скривилась, когда…

— Я просто… пукнула, ясно? Обожралась чили, — Мэй прыснула, выплескивая последние запасы смеха. Художник смеялся с ней:

— Ну надо же… Я не унюхал…

— Еще бы. Тебе сейчас весь мир пахнет спиртом. Что роза, что дерьмо — все едино…

— Неправда! Я выпил всего две… — донеслось уже ближе к Мэй.

— … А потом размножил их на восемь. Все художники так делают… Оооу! — Мэй дернулась, потому что по ее животу и вагине прошлась требовательная рука, смазав краску.
Дернулась, но не протестовала.
Во-первых, тело было непослушным и рыхлым, как тряпка; а во-вторых, это было зверски приятно. Так приятно, что Мэй выгнулась, подставляясь руке, размазывающей цветное месиво по ее телу.
Твердая ладонь скользила по ее ноге, по бедру, по гениталиям, обволакивая Мэй потоками мурашек. Сверху склонилась кошмарная голова серо-буро-зеленого монстра. — Ты чертовски эффектно выглядишь, — сказала голова, и по телу Мэй заскользили две руки.
Ее еще никогда не купали в краске, никогда не размазывали жидкую радугу по голому телу, и это было приятно до чертиков, до щекотки под кожей и в паху. «Мне просто приятно», думала Мэй, слушая свой стон, «я не собираюсь отдаваться ему, я просто разрешаю ему делать мне приятно…»
— Ты настоящая радуга, — шептал художник, лаская Мэй. — Девочка-радуга. И ты так похожа на нее…
«Я ведь почти шлюха», думала Мэй, «голая выкрашенная шлюха — для него», и цеплялась за спасительную мысль: «но я же ему не дам… Мне просто приятно, и… я немножко сошла с ума… Я… я… « Она закрыла глаза. Руки художника уже скользили по ее груди, мучая сосок в липкой оболочке, как клюквинку в варенье, и настойчиво мяли внизу, между ног, где краска смешивалась с соком ее тела.
«Боже, как хорошо», думала Мэй, не замечая, что гнется и отчаянно улыбается до ушей, сверкая перепачканными зубами. «Ну как же хорошо, ну что же это… Сейчас он… сейчас он будет… нельзя… я… я… ааааа!… « — она вдруг ощутила
на себе груз тела, большого и властного, и зажмурилась крепче. Мысли путались в ее голове. Ей раздвинули ноги, уткнулись в нее требовательным колом… и вдруг Мэй осознала.
Она поняла, Как Ей Этого Хочется.
В ней просто сверкнуло Это — ясно, как молния, не столько для ума, сколько для тела, — острое желание ощутить внутри член, насадиться на него мякотью, обтечь его соками и всем нутром, принять его и смаковать в себе, истекать щекоткой, отдаться и дать себя мять, месить, тискать, как кусок цветной глины…
Боже, как ей хотелось этого… и член уже вплывал в нее — а она корячила ноги и подставлялась ему, отбросив все мысли, и отдавала себя жадным рукам, каждой клеткой тела отзываясь на их ласку; «меня имеют», думала она, «я шлюха, и меня имеют… я… я… « Ум недоговаривал страшное, а тело сладко отзывалось и таяло, расцветало, кричало и пело, и в вагине было плотно и сладко, и твердый живчик толкался в ней, натягивая голодное нутро — наконец-то, наконец-то…
— Ааааа… аааа… — стонала Мэй, подмахивая своему клиенту (клиенту? — о Боже, нет, нет… аааа…). Их тела скользили друг об друга, и краска всех цветов стекалась и смешивалась на них в диковинные соцветия. Это было дьявольски красиво, и художник сверлил Мэй восхищенным взглядом, мял ее, лепил из нее живую радугу, мешая цвета на ее коже, как на палитре; его член давно вошел в Мэй до упора и толкался в ней так сладко, что Мэй, ошалевшая от наслаждения, вдруг сжалась тугим комом, выдохнула — и забилась под своим клиентом, молотя ногами по полу. Плотность, клокотавшая в ней, лопнула, распылила ее по Вселенной, и кончающая Мэй наяву увидела звезды и сладкую черноту хаоса.
«Меня трахнули… я кончила… впервые… не сама… какой ужас… как хорошооооо… « — то ли думала, то ли бормотала Мэй, благодарно обтягивая вздрагивающий член… — Ыыыы… Ыыыы… — стонал художник, судорожно обхватив ее. Она жалась к нему, улыбаясь во весь рот.
— Ыыых… Дьявол! У тебя и улыбка ее, — хрипел художник, сжимая Мэй за плечи.

— Иииы… — отозвлась Мэй, глядя в никуда.

— Прости… я в тебя… Но ты ведь предохре… преходра… тьфу ты, дьявол! Просто я не привык, что ты… вы… обычно такие, как ты, не кончают. Ты ведь не притворялась?

— Иииы…

— Ну вот!… Обалдеть! Ты так возбудилась… а я-то… Охо-хо-хо-хо!… — хохотал художник, встав с нее и подойдя к зеркалу.
Мэй попыталась приподняться. Подсохшая краска натянула кожу, и Мэй морщилась, чувствуя себя крокодилом в панцире. Волоча непослушные ноги, она подошла туда же…
— Ааааааа!
На нее смотрело голое сине-красно-бело-желто-черно-зеленое чудище, похожее на игуану и на кремовый торт одновременно.
Мэй пялилась на него, раскрыв рот, — и потом дико хохотала, повалившись на художника.
Они ржали, шатаясь и толкая друг друга, затем плюхнулись на пол.
— А ведь красиво, черт возьми. Кроме шуток. Ты потрясающая, — говорил художник, и разукрашенная Мэй любовалась собой, выпячивая цветные груди. — Ты уйдешь?

— Ииииы…

— Я заказал два часа… не знаю, сколько времени… Я доплачу, если что. Пошли к океану!

— К океану?..

— Ну да. Тут в двух шагах. Заодно и вымоемся. А?

— Нууууу… А как же я пойду?

— Так и пойдешь. Только не говори, что стесняешься, ладно? Да и нет сейчас никого, одни чайки…
Он повел ее к выходу. Краем глаза Мэй успела заметить холст, залитый радужными каскадами, как и все вокруг.
— Картина! Твоя картина! Мы залили ее, — в ужасе говорила она, пробираясь за художником к выходу.

— Не переживай. Она не слишком отличалась от того, что сейчас… Как тебя зовут?

— Мэээ… ыыы… Линни, — спохватилась Мэй. Ее действительно так звали в детстве.

— Линни? Элинор или Мэрилин?… Впрочем, неважно. А меня Лайонс.
Они вышли на улицу. Уже рассвело, и дом окутывала матовая дымка утра. Мэй вдруг вспомнила, что она голая, совсем голая, и поняла, что сейчас пойдет в таком виде Бог знает куда. Одежда осталась